Международный медиаклуб «Формат А-3» провел онлайн-встречу, гостем которой стал известный российский кинорежиссер, создатель фильмов «Географ глобус пропил» и «Живой», сценарист культовых сериалов «Дальнобойщики» и «Бригада» Александр Велединский. Поводом для встречи послужила премьера историко-драматического телесериала «Обитель», созданного Александром Велединским по одноименному роману Захара Прилепина.
Говоря о том, что побудило снимать фильм о Соловецком лагере, А. Велединский признается, что Соловки его всегда манили, и не столько потому, что это особое место в российской истории и даже культуре, сколько еще тот фактор, что его отец учился в Соловецкой школе юнгов (именно юнгов, а не юнг, потому что тогда она так называлась, подчеркивает режиссер).
– Это был первый набор 1942 года. Учился он, кстати, вместе с Валентином Пикулем. Они были знакомы. И с тех пор, когда я об этом узнал, у меня всегда был интерес к этим местам, я все время хотел туда поехать, но никак не мог найти времени.
И вдруг мне звонит продюсер, помощник Валеры Тодоровского Вадим Горяинов (он был одним из продюсеров фильмов «Живой» и «Географ глобус пропил») и предлагает мне Соловки просто как тему. «Тебя интересует?» Да! И не просто интересует, а просто кипит! Мы встретились. Обсудили. Решили, что надо написать сценарий, снять фильм. И я понял, что года на три-четыре буду завязан со сценарием, а у меня уже в перспективе были съемки «Географа». Это был 2011 год. Ровно 10 лет назад. Я позвонил Захару Прилепину и говорю: тебя не интересует тема Соловков, Соловецкого лагеря? Но 20-е, а не 30-е годы. Потому что про 30-е уже много всего было снято, написано. А про 20-е какое-то умолчание. А уж беллетристики просто вообще нет. Может, только у Волкова были какие-то рассказы, заметки. И все. Он сказал: «Но я же, грубо говоря, не сочинитель. Я пишу про себя, про то, что сам пережил». И вдруг на следующий день мне перезванивает и говорит: «Слушай, я был не прав абсолютно. Эта тема крупная, большая. Надо браться».
Мы полетели на Соловки. Там неделю пожили, походили везде, посмотрели, послушали. Договорились, что Захар напишет рассказ или повесть, а я потом это экранизирую после «Географа». Получилось так, что уже где-то через месяца три-четыре он мне звонит или пишет: «Не получается коротко. Я влез в архивы, тут все очень серьезно». И через три года выдал роман на 700 страниц. И поскольку я вывел его на эту тему, то вопросов, кто это будет снимать, не было.
– Вы как-то признались, что Соловки по силе воздействия на человека считаете одним из чудес света. Происходили ли во время съемок с вами или группой какие-нибудь необъяснимые, мистические случаи?
– Я не очень люблю слово «мистическое», но ладно… Да, конечно, были! И это было удивительно! Дело в том, что в самом Соловецком монастыре снимать было невозможно, потому что он действующий. И делать декорации под 20-е годы тоже не имело смысла, там уже кругом новодел. Плюс постоянные службы, постоянные туристы. Это очень сложно, и путь туда неблизкий, возить туда-обратно артистов и группу – это надо было либо заново строить Соловки, либо искать место подходящее.
Тем не менее наша вторая группа, возглавляемая моим сыном, снимала на Соловках. Под графику, просто какие-то кадры. А для съемок мы выбрали Кирилло-Белозерский монастырь. Это в Вологодской области старейший русский монастырь, и недалеко от него, примерно в часе ходьбы, может, чуть больше, стоит Ферапонтов монастырь с музеем фресок Дионисия. Но Ферапонтов — женский монастырь, действующий, а в Кирилло-Белозерском действует только один закуточек, где службы идут, где монахи живут. А сам монастырь – как музей. Поэтому они легко нас впустили. В этом же монастыре, кстати, снимал фильм «Бес» Николай Досталь, с Тимофеем Трибунцевым в главной роли. В общем, они хорошо к нам отнеслись, а мы к ним…
Мы начали снимать где-то в августе, в середине-конце октября отсняли натуру, которую планировали там отснять. В крайний съемочный день подходит к нам парень из массовки и дарит книгу о Кирилло-Белозерском монастыре. И говорит: «Удивительно, но вы начали снимать фильм в день поминовения святых Соловецких новомучеников и исповедников, расстрелянных в эти годы. А сегодня, в крайний съемочный день, день поминовения Кирилло-Белозерских и Ферапонтовских новомучеников”. Кто знает производство фильмов, понимает, что такое невозможно подстроить. Вот я захочу, но не смогу так подстроить. Я, конечно, знал эти даты, но не совмещал их в голове. Потому что есть графики у артистов, у техников, еще у кого-то. Это невозможное переплетение, чтобы так попасть. Женя Ткачук, наш главный артист, исполнитель главной роли, просто заплакал, когда узнал это. Это невероятное что-то…
– Процесс съемок этого фильма и все, что вы пережили за это время, что-то изменило в вас?
– Я, наверное, уже в таком возрасте, что мне очень трудно меняться. Вот правда. Скорее, я изменился 10 лет назад, когда в первый раз туда съездил, хотя мне уже было за 50. Но тем не менее тогда я почувствовал, что приблизился к чему-то большому и мощному. Не скажу, что ответственность почувствовал. Потому что ответственность – это перманентное состояние режиссера. А здесь…
Понимаете, когда ты увлечен процессом… Кино – это все-таки производство. Его надо снимать, делать. Надо выполнять график, переработки. Это массовки. Когда стоит рядом человек и все сверяет по графику – так нельзя снимать, а так можно, поскольку мы потом сможем это поправить в компьютерной графике и так далее. Ты просто занимаешься в этот момент процессом. Да, пробивают такие истории, как с этим парнем из массовки. Я вообще за импровизацию. Но импровизацию в рамках идеи и задуманного. Но когда случаются такие истории…
Например, мы снимали сцену, когда герой представляет себя начальником лагеря и расстреливает своих врагов. Вместе со своей визави Галиной, чекисткой. И вот мы снимаем эту сцену, я все придумал – играет оркестр, стоит расстрельная команда, такой сюрреализм, а если очень огрубить, то черный юмор, и вдруг я понимаю, что они должны… станцевать! И когда они стали танцевать, стало действительно страшно. Ребята меня поддержали, конечно. Они стали вальсировать под этот оркестр, и получилась страшная история про человека, который, в общем, готов стать таким же, как его враги. И в фильме это происходит в какой-то момент, и герой становится таким…
– Что позволяет меняться или не меняться людям, которые попадают в такую мясорубку истории? Что должно быть внутри человека?
– Только совесть. А что еще? Достаточно банальный ответ, но другого то нет. Совесть – это та частичка Бога, которая нам дана, которая нас терзает и мучает, поэтому герою, мечтающему о таких вещах, может в итоге привидеться, что он стреляет в собственного отца. Это говорит его совесть. И он, соответственно, выходит из этой сцены в другом состоянии. Он достаточно брутальный, грубоватый иногда с кем-то человек, но кашу он отдает этому несчастному в больнице. Он его где-то презирает, потому что из-за него туда попал, заступившись за него когда-то, когда они бревна воротили, и теперь находится в лазарете с увечьями, но все-таки отдает ему свою кашу. Причем делает это не пафосно, а просто: «На, ешь!». Не старается показаться хорошим. Этим интересен этот человек. Одним словом, совесть.
– Прототипом одного из главных действующих лиц «Обители» стал латыш Теодорс Эйхманс. Латышский стрелок, участник Гражданской войны, разведчик, комендант Соловков. Прилепин говорит, что Эйхманс – «чудовище в мире чудовищ», но у него с ним «мистическая связь». А каково ваше отношение к этому персонажу?
– С первым определением «чудовище в мире чудовищ» я, конечно, с Захаром соглашусь. Но Захар ведь изменил этого героя в романе, добавил к фамилии одну букву – в романе и фильме он Эйхманис. Что давало определенную свободу и Захару, и нашей съемочной группе, и Сереже Безрукову. Он изучал биографию Эйхманса, чтобы сыграть Эйхманиса. И он был беспощаден абсолютно к своему персонажу, он все понял, что редко случается с артистами. И помню, на съемках в какой-то момент я говорю: «Сережа, я понимаю, что ты увлечен, и мне нравится, что ты это делаешь, но хоть какую-то опору твоему герою стоит найти, мне кажется». И Сережа тогда вспомнил (повторюсь, он очень серьезно изучал биографию своего персонажа), что у Эйхманса жена погибла в Алма-Ате в 1921 году, когда там был селевой поток, страшное бедствие. И, может, это сыграло какую-то роль. И мы с ним придумали и дописали в сценарий сцену, что у него есть такая личная трагедия. Потому что все равно, как бы они ни зверствовали, у всех был какой-то бэкграунд, когда они страдали, мучились. Другое дело, что это, видимо, не совсем на них повлияло. И совесть осталась на втором плане или вообще они ее затоптали. Так мы с Сережей пытались решить этот образ, и он, по-моему, блестяще справился с этой работой, я ему благодарен очень.
– Какие отклики вы получили после выхода фильма на телеэкран?
– В целом отзывы очень радовали. Такие разные люди, разных взглядов – политических и человеческих. Но они сошлись, поддержав нашу картину. Это как раз радует. Были и хейтеры, конечно. Особенно забавно, когда люди говорят: «Ну что это пионерлагерь? Что это за санаторий?» Стоп, дорогие мои. Во-первых, почитайте роман. Во-вторых, посмотрите ту хронику, которую мы используем. Есть фильм полный. Да, понятно, что тот фильм 27-го года пропагандистский и в нем показано, как хорошо живут заключенные, как хорошо они перевоспитываются. У нас на этом акцент сделан, я ввел киношников, в романе этого не было. И униформу ввели в 28-м году только. А до этого люди ходили так… Потому первая серия и называется «Ягодные места». Но это горькая ирония. Люди ходят с бородами, с длинными волосами, в своей одежде, в той, что привезли с воли, и в той, что смогли здесь отжать у кого-то или подарили. И магазины работали, и деньги были. Магазин и потом работал. А все привыкли, что если ГУЛАГ, то как в 30-е годы – все читали Шаламова и Солженицына. А как было в 20-е, никто ничего не знает. И вдруг – оркестры, театры. Но это было реальностью! Мы знали, что нас будут за это ругать, критиковать, но изучайте тогда сами историю, если вам это интересно. А если вы диванные критики, тогда вообще на вас не стоит обращать внимания никакого.
– Мы говорим о больном периоде истории, но и сейчас у нас атмосфера в обществе тоже очень накаленная. Люди не слышат друг друга. У каждого своя правда и своя справедливость. Что важнее в такие переломные моменты – справедливость или милосердие?
– Я давно для себя на этот вопрос ответил. Конечно, милосердие. Абсолютно! Я это понял, снимая сериал «Закон», когда погрузился в эту тему, где была первая большая роль Дмитрия Назарова. Он вышел в 2002 году. И герой Назарова прямым текстом в этой картине говорит: «Если бы Бог был справедлив, если всем воздавалось по грехам, то давно бы не было жизни на земле. Грешны все. А Бог милосерден. Он любит и терпит». Поэтому, конечно, я за милосердие. А справедливости никогда не было и не будет глобально. Но это не значит, что за нее не надо бороться. Понимаете? Я тоже жажду справедливости, я тоже ее хочу, я пытаюсь ее где-то восстановить. Но не любой ценой, конечно.
– А возможно ли достучаться друг до друга?
– В конкретных случаях – да. До меня же достучались Достоевский, Тарковский, Шукшин, Высоцкий. Может быть, и наши фильмы и книги, которые сейчас пишутся и снимаются, до кого-то достучатся. Например, роман «Лавр» Евгения Водолазкина. Для меня это лучший роман из тех, что прочел за последние 30 лет. Мы с Женей дружим. И когда такие произведения великие (не побоюсь этого слова) появляются, то, конечно, на кого-то они должны подействовать.
Подготовила Надежда Грихачева