Ирина Павлова: «Искусство жестоко не к зрителю, а к художнику»

«Я хорошо отношусь к современному литовскому кино, но когда я смотрю эти фильмы, у меня всегда возникает дилемма. По профессиональным киношным меркам – это очень хорошее кино, сделанное в параметрах искусства – к нему претензий с точки зрения кинематографа нет, но почему-то оно несет очень странную идеологическую окраску.

Время многое расставляет в кино совсем иначе, чем это казалось сначала, говорит Ирина Павлова. Фото медиаклуба «Формат-А3»

То есть на кинофестиваль в Россию нередко привозят фильмы о том, что русские – это зло, что они плохие», – сказала в интервью «ЛК» известный российский киновед и кинокритик, художественный руководитель Российских программ Московского международного кинофестиваля Ирина Павлова, которая по приглашению медиаклуба «Формат-А3» побывала в Вильнюсе.

– У меня нет вопросов к искусству, — говорит И. Павлова, но у меня есть вопрос к нам самим: почему мы в России за свои средства организуем кинофестиваль? Ведь фестиваль стран СНГ и Балтии «Киношок» существует на «медные» деньги. Их каждый раз приходится выпрашивать на коленях, а нам нередко пытаются показать, какие русские уроды, мы выдаем за эти фильмы призы – потому что фильмы в самом деле талантливые, а потом опять вымаливаем деньги, и отвечаем на вопрос: а зачем нам это надо?

Что-то в этом есть неправильное, однажды сказала я. Почему, к примеру, я приезжаю в одну из стран Ближнего Востока, приезжаю за свои деньги в чужой монастырь, и стараюсь не ущемлять хозяев, стараюсь не ходить с голыми коленками по улицам? Потому что я щажу их чувства. Почему все вокруг друг друга щадят, но нас, наши чувства никто не хочет щадить, никто не хочет быть к нашим эмоциям снисходительным. Получается, что нам можно плевать в лицо.

Хотя мы толерантны, гостеприимны, доброжелательны и очень терпеливы. Но, к сожалению, этих наших качеств не видит никто.

– Сегодня в России литовские режиссеры на пике популярности, на их спектакли не купить билетов, литовские актеры успешно снимаются в российских фильмах. При этом время от времени у вас раздаются отдельные возгласы в их адрес, наподобие «что они тут делают». Разве не так?

– А я таким крикунам отвечаю, потому что на спектакли Римаса Туминаса билеты стоят по пять тысяч рублей, но их купить невозможно. Их невозможно купить и за двести евро тоже. На его спектаклях зал всегда полный, и российский зритель несет свои кровные деньги этому литовцу, чтобы смотреть «Евгения Онегина» в его постановке. Если бы у Туминаса был пустой зал, его сам театр вышиб бы давным-давно. Посмотрите, актеры его просто обожают, в этом театре его носят буквально на руках. Не нравится — не смотрите, идите в Малый театр, смотрите постановки Юрия Соломина. Никто никого насильно не заставляет что-то делать.

Если режиссеры и продюсеры в России хотят снимать Северию Янушаускайте, кто может им запретить? Даже несмотря на то, что за ее проживание в отеле платят большие деньги, ей выплачивают гонорары в евро (хотя группе это невыгодно), но ее зовут сниматься: она блестяще талантлива. Поэтому я таким недовольным всегда отвечаю – человек важнее всего. И этот человек решает, что ему смотреть – Туминаса в театре Вахтангова или Соломина в Малом театре. И если зритель уже запомнил и полюбил Северию, значит, есть за что.

Мое поколение обожало Юозаса Будрайтиса, Донатаса Баниониса, Эугению Плешките. Очень многие советские люди даже не бывали в Литве, но они любили Ладейникова – экранного героя Донатаса Баниониса из фильма «Мертвый сезон». То есть любили конкретного актера, а не Литву. Человек связан друг с другом перетеканием в этом мире, поэтому не надо создавать искусственных барьеров. Мы должны обогащать друг друга.

– А что происходит с российским кино в последнее время? Многие замечают какую-то движуху, оживление.

– Это не движуха, потому что под ней всегда должен быть фундамент. Этот фундамент называется «деньги». Это у писателя в голове может происходить движуха, а кино – это фабрика, это искусство очень затратное. Для того, чтобы появилось кино, должны появиться деньги и желающие их дать. Государство дает деньги на крупномасштабные патриотические, исторические проекты. Я ничего плохого в этом не вижу, равно как и ничего плохого не вижу в патриотизме, любом – российском, литовском. Вообще, человек по своей природе – боец и романтик, это сейчас он превратился в циника и лентяя.

Вспомните, какими мы росли – мы росли дворовыми детьми, что профессорский сын, что сын дворника. Мы дрались один на один, а не толпой, как сейчас, мы были бойцы, потому что нас вынуждали быть ими, и мы все были более-менее диссиденты, имея в виду нашу интеллигентскую среду. Потому что мы были против власти, причем любой. Это было естественно.

Как получилось, что сегодня русская интеллигенция встала с властью? Да потому что эта самая власть в представлениях части русской интеллигенции не дает уничтожить Россию. У нас есть свои иллюзии – ну, хотя бы о том, что мы великие и могучие. У нас, оказывается, есть хакеры, которые всех победили и всем всех выбрали. Это, оказывается, мы сделали. (Смеется.)  У нас есть свои фобии… Вообще, у всех есть свои фобии и, конечно, каждый человек начинает бояться того, что его могут обидеть. Только когда мы во времена нашей юности под клич Горбачева пошли крушить режим и строй, мы были уверены, что завтра, когда мы все сокрушим, все будет устроено справедливо, прекрасно и по любви. И вдруг два десятка комсомольских работников, въехавших на наших плечах в этот самый рай, сказали, что «Норникель», который в лагерях строили ваши деды, «он теперь наш, мы его купили». Оказалось, что всю страну наивных лохов взяли и кинули три ловких картежника. С тех пор мы напуганы на века, что нас снова могут кинуть. И тут появился «дядька», который не позволил кидать дальше. Вот поэтому у него столько сторонников…

Возвращаясь к кино, вспомните, сколько лет мы с восторгом смотрели фильмы про Великую Отечественную войну. Много, много лет, и сейчас смотрим. Потому что там мы победители. Чувство сопричастности, что мы победили, сохраняется через поколения. Сейчас пытаются найти другие сублиматорные вещи для этого чувства. Где мы еще были победителями – в спорте, космосе. Это государственный заказ: сопричастность к чувству победы. Государство это финансирует, оно это поддерживает. Появился фильм «Коловрат» – мы тоже победили. Это, кстати, неплохое чувство – оно формирует ответственность за страну, уверенность в собственных силах. Всем интересны победы. И сейчас «Движение вверх» (в литовском прокате «Три секунды») собирает в России больше, чем все американские блокбастеры.

– Почему «Матильда» не вписалась в сопричастность этому чувству?

– Потому что история никого не интересует, всех интересуют победы. Фильм, надо сказать, плохой, и если бы он вышел своим чередом, то через неделю завалился бы, кинотеатры бы его сняли с проката и забыли как страшный сон. Что сделала Поклонская (автор резонансной инициативы о проверке фильма) — она вывела фильм на международную арену.

– Удивляет другое. Почему один депутат решает – что может (или должен) смотреть российский зритель, а что нет?

– Это странная формула отечественной власти. К примеру, почему депутат Елена Мизулина решает за меня, что наших детей не могут усыновлять американцы? Да, к сожалению, произошел ужасный, трагический случай, когда погиб Дима Яковлев, но посчитайте, сколько детей в России погибает в собственных семьях? Кто смеет за меня, профессионала высшего эшелона элиты, решать? Мизулина? Я ее не выбирала. Вот это неприятно. Но, увы, такова формула российской власти. Мы всю жизнь (мы – это «дети брежневской эпохи») привыкли жить параллельно власти – они где-то там, а мы где-то тут. И преемственность таких отношений с властью продолжается и сейчас. Да, мы зависимы от власти, но мы гордо ее презираем. Мы даже боимся в «горло вцепиться», но не потому, что мы трусы, а просто потому, что мы уже видели, что такое кровавый хаос, когда интеллигенция вцепилась в горло власти. Все лучше кровавого хаоса. Я вообще за эволюционный способ развития, а не за революционный. Даже к любым человеческим слабостям я отношусь с чувством юмора. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее.

– Вы прекрасно осведомлены о внутреннем содержании кинофестивалей, хорошо знаете их кухню. Жюри – оно по большому счету неподкупное?

– Для того, чтобы выбор был объективным, нужно собрать команду единомышленников. Это главный принцип любого жюри. Хотя нам пытаются доказать, что тогда будет однообразное мнение. Извините, но плюралистичная команда всегда завершает свой фестиваль компромиссом. Причем самым пошлым из компромиссов. Я сама много раз была в жюри, и когда мы не можем сойтись во мнении, выбираем третий, посредственный вариант – не лучший ни с чьей точки зрения – по принципу: «Ни вам, ни нам». В результате кинофестивали плодят посредственностей. Поэтому давайте сначала возьмем бескомпромиссно одну точку зрения, и они выберут лучший фильм со своей точки зрения (по-настоящему лучший), а потом мы возьмем противоположную точку зрения, и тоже выберем лучший фильм. Я считаю, что выбор должен быть из лучшего, а не из худшего. Это уважение себя как профессионала.

К счастью, жизнь полна компромиссов. Когда я была молода, то считала, что компромиссов быть не может, что осетрина может быть только одной свежести. Сегодня я говорю, что полуторная свежесть тоже бывает. Потому что жизнь гораздо сложнее, и если молодой человек рубит сплеча, то человек немолодой понимает, что может с этой вырубкой компромиссов вырубить и сам фестиваль, и фильм, и режиссера, и вообще целое направление. Поэтому здесь должен работать медицинский принцип «не навреди».

– Какие фильмы нужны зрителю сегодня?

– Если с точки зрения зрителя – за что он готов платить, то ему и нужно. Он же не идиот, ему есть на что эти деньги потратить. Если он несет их в кино, значит, такое кино ему нужно. Потом, сарафанное радио никто не отменял – если в первый день проката все «повелись» на «Матильду», то на третий день фильм как должен был «сесть», так он и сел. Так и с другими фильмами обстоят дела.

Искусство жестоко, оно жестоко, прежде всего, не по отношению к зрителю, а по отношению к художнику. Зачастую художник страдает от непонимания только потому, что он увидел это первым. В свое время незадолго до смерти Бахтиер Худойназаров сделал фильм «Дорога к морю». Я сказала ему тогда, что он сделал картину на века, картину про нас про всех, как мы по сухой пустыне тащим огромный корабль, который не можем бросить, потому что должны довести до моря. Хотя тогда фильм «оплевали» все кому не лень. Бахтика уже нет в живых, а мы только сейчас начинаем догадываться, что за корабль мы тащим и куда.

– А на какой российский фильм вы пошли бы во второй раз?

– На «Аритмию» Бориса Хлебникова. Я ее и так три раза смотрела. Еще раз посмотрела бы «Турецкое седло» Юсупа Разыкова. Вообще, хорошие фильмы время от времени стоит пересматривать. Сегодня, будь у меня хоть чуть-чуть побольше свободного времени, я бы стала пересматривать фильмы Алексея Балабанова, Вадима Абдрашитова (постсоветского) – его фильм «Магнитные бури», совершенно недопонятый современниками. Этот фильм посмотреть бы сегодня, как и фильм «Время танцора», где рассказывается о том, как русские выгнали из насиженных мест представителей коренной национальности. Прошло много лет, и что мы видим – это русских отовсюду повыгоняли, а не наоборот. То есть время многое расставляет в кино совсем иначе, чем это казалось сначала…

Надежда ГРИХАЧЕВА

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *