(Окончание. Нач. в № Еще не конец
Приговором дело не заканчивалось. В папке лежало еще несколько пожелтевших бумажек, даже не целых листов, а половинок и четвертушек. Одна из этих половинок оказалась выпиской из протокола от 27 мая 1949 г.: «Ребельский И. В. отправлен в Особый лагерь Степной МВД СССР, ст. Новогрудная Каз. ж. д.» Нашлась и тюремная фотография, на которую родным страшно было смотреть. Веселого, энергичного, неунывающего человека превратили в измученного, несчастного, с безнадежностью и тоской в глазах.
Но и это был не конец. В деле имелась еще одна справка — с грифом «Секретно»: «Заключенный Ребельский Иосиф Вениаминович умер 6 июня 1949 г. в больнице Бутырской тюрьмы». Бумажка была подписана заместителем начальника Бутырки, полковником Бизюковым. Как и от чего умер? Где похоронен? Эти вопросы остались без ответа.
Обвинения против профессора Ребельского, таким образом, по тем временам выдвинуты были стандартные: «враг Советской власти», «кадровый сионист», «проводил антисоветскую деятельность», «допуская клеветнические выпады по адресу советской действительности», «контактировал с американскими разведчиками», «имеет родственников за границей и поддерживает с ними связь». (Брат Иосифа Вениаминовича действительно эмигрировал в Америку. Но понимая, чем это грозит, профессор с ним не переписывался. На вопрос в анкетах отвечал: «Связей с заграницей не имею»). И лишь одно из многочисленных обвинений в его адрес было конкретным и «нестандартным»: организация по личной инициативе детских домов для еврейских детей. Именно это плюс национальность и послужило, надо полагать, главной причиной возбуждения политического дела и ареста.
Момент истины
Любая утрата тяжела, но особенно больно, когда, в силу сложившихся причин, родным и близким некуда идти, чтобы провести время рядом с прахом дорогого им человека, когда истинные обстоятельства гибели десятками лет прячут «за семью заборами, да за семью запорами». Но момент истины все же наступил.
В 1995 году Любе Кузнецовой сообщили, что в номере «Московской правды» за 30 ноября опубликован большой очерк журналиста Сергея Менжерицкого, получившего доступ к ранее засекреченным архивам Бутырской тюрьмы. Попало ему в руки, среди прочих, и «дело Ребельского Иосифа Вениаминовича, 1894 г. р., подполковника медицинской службы, начальника лаборатории авиамедицины ВВС МВО, с 1941 по 1945 годы главного психиатра Западного, а затем – 3-го Белорусского фронта, отца двух детей…»
Некий генерал-майор МГБ Попов утвердил для подозреваемого меру пресечения в виде заключения под стражу. Затем Ребельского поместили в Сухановскую, а позже в Центральную тюрьму и усиленно допрашивали (порядка 150 вызовов на допрос, по 4-5 часов каждый, преимущественно по ночам). К делу подшито два обращения узника к начальнику Сухановской, а затем Бутырской тюрьмы. Их разделяет ровно год. Вот первое из них, от 29 мая 1948 года:
«Прошу, умоляю, того более, заклинаю разрешить мне пользоваться очками. Мне 55 лет, если бы у меня были костыли или протез, их бы не отняли, а очки и есть мой костыль, мой протез. Книги нам выдают, но читать я не могу. Рядом со мной сидят такие же подследственные, они читают, потому что глаза у них моложе. Старость не наказывается, наказывается человек. Отнимите у меня горячее, хлеб, матрац, но отдайте очки. До ареста я много и напряженно работал умственно, и такой внезапный переход к ничегонеделанию приведет меня к помешательству. Во имя тех тысяч раненых и контуженных, которым я во время войны вернул жизнь и здоровье, — милости прошу! Разрешите мне очки! Ни о чем больше не прошу, готов снести любое наказание, которое назначит мне наш советский суд, но верните мне зрение». И подпись: «Бывший главный психиатр 3-го Белорусского фронта подполковник м/с д-р Ребельский».
Во втором обращении, от 29 мая 1949 года, в отличие от первого, – полная безнадежность и крик души: «Больница, 191-я камера. От заключенного Ребельского И. В. Заявление: «Я тяжело болен, привезен к Вам из Центральной тюрьмы в состоянии 3-го инфаркта (без пульса и почти без дыхания). Катастрофа может наступить каждый день, прошу мне дать повидаться с детьми. 28 мая мне был объявлен приговор, я уже не подследственный, следовательно, имею право на свидание. Мои дети проживают — Москва, Б. Полянка, 10, кв. 3. Любовь и Саша Ребельские…»
К делу также приобщена «Выписка из протокола Особого Совещания при Министерстве Государственной Безопасности Союза ССР» и приговаривающая подследственного к 10 годам исправительно-трудового лагеря. 6 июня 1949 г. бывший подполковник медслужбы умирает от четвертого инфаркта и уже в виде «трупа мужчины 1894 года рождения» направляется в Донской крематорий. Так и не повидав детей, поскольку особо опасным государственным преступникам свиданий с родными не полагалось.
Усилия Сергея Менжерицкого помогли Ребельским отыскать могилу отца и деда. В журналистском расследовании Сергей не ограничился архивными материалами. Он с точностью установил, где производилось захоронение политзаключенных, и объяснил Ребельским, как найти это место. С этого дня там появились букеты цветов, возлагаемые к могиле, – одной для многих, братской.
Так поступила страна с человеком, которого следовало бы признать ее героем…
Вместо послесловия
Дочь Иосифа Вениаминовича – Любовь Кузнецова, ныне живущая в США, приложила немало усилий к тому, чтобы об истории еврейских детских домов в Литве, организованных при деятельном участии ее отца, узнало как можно больше людей. Она также задалась целью узнать, как сложилась дальнейшая судьба воспитанников этих уникальных детских учреждений. Было известно, что они, как предрекала директор детдома в Вильнюсе Цвия Вильдштейн, покинули Литву. Во всяком случае, там никого из них разыскать не удалось. И вот, после публикаций, с которыми Любовь Кузнецова выступила в прессе, детдомовцы начали откликаться, и отклики эти приносили волнение и радость.
Дом Любы Кузнецовой стал наполняться историями, каждая из которых достойна отдельного рассказа. В гости к ней приехал с супругой Абрам Вижанский, бывший питомец детского дома в Вильнюсе, который хорошо помнил профессора Ребельского. Абрам закончил химфак Вильнюсского университета; в 1981 году с семьей выехал на постоянное место жительства в США, где устроился работать по специальности и продолжал трудиться и после достижения 70-ти лет. Другой воспитанник Вильнюсского детдома Хаим Шпиц, инженер-конструктор, выехавший в Израиль, долгое время настойчиво пытался получить сведения об Иосифе Ребельском, обращался, в частности, в Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации, но никакой конкретной информации по своим запросам на этот счет не получил. Репатриировавшийся в Израиль детдомовец Пинхас Липкунский встречался на родине предков с Цвией Вильдштейн и со Златой Кочергинской (Захавой Бургин) – своими бывшими директором и педагогом. Все они мучительно пытались разгадать загадку исчезновения профессора Ребельского. Важны и интересны мысли, изложенные Пинхасом по этому поводу:
«Тогда, в совсем еще юном возрасте, мне не хватило мудрости, чтобы осмыслить события, непосредственным участником которых я стал волей судьбы. Но когда дороги привели нас на нашу древнюю обновленную родину, деяния Цвии, профессора и воспитателей кажутся мне чудом. Позвольте мне воздать хвалу профессору, нашим учителям и воспитателям за упорную и бесстрашную борьбу, которую они вели за наши сиротские души, за возвращение нас к родному языку, культуре, обычаям, литературе, истории… Создание еврейских детдомов – это отважная и плодотворная попытка в тяжелую пору спасти и сохранить прекрасные и возвышенные традиции нашего народа».
Фредди ЗОРИН