Капитан Пайвин: «Честь имею!»

Вы не поверите, но рядом с нами живут еще такие люди, для которых понятия достоинства и чести святы и бескомпромиссны. Рядом с Виктором Харитоновичем Пайвиным, прожившим большую и трудную жизнь в нравственной и духовной чистоте, невольно хочется держать ровную спину и думать не о суетном и мелком, а о чем-то большом и важном. О смысле жизни, например. Если на вашем пути встречались такие люди, вам тоже повезло.

Родился он 13 февраля 1927 года в сибирской слободе под Екатеринбургом в семье ремесленников. Во время войны Виктор Пайвин, будучи школьником, как и все в тылу, нес трудовую повинность, за что в числе немногих ровесников был награжден медалью «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». В 1943-м поступил во Владивостокский морской техникум, впоследствии мореходное училище. По окончании, с 1947 по 1971 год, работал в Сахалинском морском пароходстве. Ему дважды присваивалось звание «Лучший капитан Минморфлота».

Прибыв в апреле 1971 г. в только что созданное Литовское морское пароходство, ходил в море капитаном дальнего плавания, затем вплоть до 2000 года работал на разных береговых должностях.

Недавно Виктор и Галина Пайвины отпраздновали 65-летие счастливой семейной жизни. Два сына пошли по стопам отца и тоже стали моряками.

– Виктор Харитонович, недавно узнала, что вами по просьбе дальневосточных моряков интересуются сахалинские журналисты. Вы уехали с Сахалина 45 лет назад, а вас до сих пор там помнят. Ко мне тоже не раз подходили литовские моряки и просили написать о вас. Такой незабываемый след вы оставили в сердцах людей?

– Почему дальневосточные моряки меня помнят? Наверное, потому, что я всегда старался создать для моряков достойные условия: хорошее питание и какой-то интерес – кино, музыка, спорт. После войны в экипажи набирали даже бывших уголовников. На судах царили пьянство, криминогенная обстановка. А я был трезвенником и любил спорт, чем умел заразить ребят. Глядя на меня, они переставали пить, увлекались пробежками, гантелями, плаванием, настольным теннисом. Начинали друг с другом так же уважительно общаться, как я с ними. Постоянно занимался учебой — и своей, и штурманов. Кадровики любили перебрасывать меня с судна на судно, чтобы навести там порядок и дисциплину.

Людей судят или запоминают по делам. Я никогда не боялся брать ответственность на себя, потому что хорошо знаю морское дело, но и не кичился этим, не унижал подчиненных недоверием или грубым окриком. Наверное, поэтому у меня так много учеников, ставших хорошими капитанами.

Ну, вот такой был случай. Апрель 1948 года, я третий штурман на теплоходе «Ярославль». Сильный шторм, а судно обездвижено – на винт намотало трос. Я вызвался помочь. Обвязали меня канатами и спустили вниз. Сел на обтекатель винта и стал его освобождать. Справился за 8 минут, потому что больше 10 минут в холодной воде – верная смерть. Проснулся утром, а глаз не видно, все лицо заплыло – так сильно било волнами по голове, а головой по судну.

Или еще случай. В январе 53-го я был старпомом на лесовозе «Ванцетти». Он был советской постройки, но переоборудован американцами. Они поставили на судно 4 мачты с 50-тонными стрелами, из-за чего оно постоянно имело крен. Из порта его выводил обычно  буксир, но в 10-балльный шторм нас навалило на скалу. Срезало кнехт, потом козырек, порвало антенну между двумя мачтами. Надо давать сигнал SOS – судно неуправляемо, остойчивости нет, а нечем. Надо кому-то лезть на мачту. Ночь, все обледенело, сильный снег и ветер. Говорю капитану, что полезу сам, ведь если другой моряк упадет, нам обоим несдобровать. Самым страшным было преодолеть пять метров гладкой стеньги, когда судно почти лежало на борту, но справился.

Плавание между Курильскими островами само по себе рискованно, тем более что после войны из навигационного оборудования имелись только секстан и магнитный компас с радиопеленгатором, ориентировались по звездам и по солнцу. Условия плавания, прямо скажем, страшные. Но у меня ни одной аварии не было, даже когда доставляли продовольствие на промысловые суда и швартовались к ним при высокой волне. Я вообще-то хорошо швартовался: где другие за 30-40 минут, там я минут за 10 управлялся. Мне в дальневосточные порты разрешали заходить без лоцманов и буксиров.

– Мы знакомы много лет. На моей памяти вас то списывали с судна, то закрывали визу для загранплавания. Что это было – зависть человеческая? Как можно было такого блестящего профессионала лишать выхода в море?

– Я был неудобным человеком для власти. На все имел свое мнение, потому что привык  анализировать информацию. Власти любых времен таких не любят. Советская власть всегда  интуитивно подозревала во мне чужака. Но в чем-то, надо признать, она была права. Я ведь и жил-то всю жизнь под фамилией деда по матери, а не под отцовской.

– Ой!

– Фамилия моего отца Булыгин. Наш род идет от думного дьяка Булыгина, верой и правдой служившего царю. Его потомок Мирон, выполняя указ Екатерины II по освоению Сибири, нашел место за Екатеринбургом и основал Миронову слободу. Мой дед Осип Булыгин открыл там впоследствии маслозавод. Он, кстати, в 1917-м баллотировался в Учредительное собрание. Во время «красного террора» его закололи штыками.

Погибли и два его сына: старший в Первую мировую, средний, полный Георгиевский кавалер, был адъютантом у Каппеля, бежал в Маньчжурию, а когда вернулся, был расстрелян в 38-м. Добрались большевики и до третьего сына, моего отца, хотя он тихо сидел в своей Мироновой слободе, работал в собственной мастерской по ремонту сельхозтехники, растил пятерых детей (потом родились еще четверо). Его оговорили, обвинив в убийстве сельского активиста, приговорили к расстрелу, но заменили 10-ю годами. Бежал, дал знать маме, и она, бросив все нажитое – прекрасный дом с мебелью красного дерева и библиотекой, глухой ночью покинула с детьми родовое гнездо. Мне тогда было три года. Помню, в Новосибирске в поезде к нам подсел мужчина. Так я впервые увидел отца.

Когда в 1932 году началась паспортизация, отец по понятным причинам взял документы своего тестя, моего деда по материнской линии Харитона Пайвина. Род Пайвиных тоже был богатым – прадед Аким имел кожевенную фабрику, разводил орловских рысаков, но много помогал и простым людям. А дед Харитон был как не от мира сего – работал у своего отца пастухом, много читал.

Отец работал токарем, а поскольку мастеровые люди были в дефиците, это помогло нам пережить голодомор 1932-36 гг. Семья переезжала с места на место, пока не оказалась на станции Ружино между Хабаровском и Владивостоком.

– А как же вы, выросший на таежной станции, решили стать моряком?

– У соседа был сын моряк, очень мне нравились его тельняшка с бескозыркой. А после того, как муж сестры, бывший моряк, подарил мне «Навигацию», я стал бредить морем.

В войну все ученики работали до осени на сельхозработах, и в морской техникум я попал только в сентябре 1943-го, когда все первокурсники уже уплыли на практику оморячивания в Америку: такой был тогда порядок – правильный, я считаю. Занятия длились порой по 11 часов в день, а ночью шел разгружать вагоны. Учился я отлично. Много занимался сверх программы, особенно налегал на английский язык. По окончании мореходки выбрал Сахалинское пароходство, где проработал 24 года. Из них 17 лет в каботажном плавании, потому что не хотел вступать в партию, а без этого капитанов в загранплавание не выпускали.

Морских кадров не хватало, и я годами работал без отпусков и отгулов. Постоянный риск и напряжение сказались на здоровье: заработал гипертонию, едва не умер. Пришлось в 1964 году сойти на берег. Три года был капитаном Углегорского порта. Это отдельная замечательная страница жизни. Захудалое, скажу вам, местечко со спивающимся населением, но природа вокруг – Швейцария отдыхает. Сидишь на берегу Татарского пролива и видишь сопки Совгавани за 150 км – настолько прозрачен воздух. Вместе с женой Галей, она была директором Дома пионеров, удалось заразить людей спортом. Поставили весь поселок на лыжи, обустроили летом 4 спортивных площадки, создали волейбольную команду. Нашу семью до сих пор там помнят.

И все же тоска по морю не отпускала. Тем более что от гипертонии я навсегда излечился сам – здоровое питание, спорт и строгий режим дня, чему следую по сей день. А тогда хотелось работать на современных судах, которые начал получать Сахалин. Пришлось вступать в партию. Вскоре отправили в Румынию на приемку теплохода «Катангли». Возил на нем лес на линии Корсаков-Япония. За год надо было вывезти 190 тыс. кубометров, но вот незадача – управился уже в сентябре, за что на меня очень рассердились диспетчеры. Косился и партком, не давая ходу восьми представлениям меня к ордену. В конце 1970 года мне шепнули, что под меня серьезно копают – понятно, кто.

Я взял отпуск за три года и стал думать, что делать дальше. И тут мне на глаза попался журнал «Вымпел», где начальник Литовского морского пароходства Раманаускас приглашал на работу капитанов. Дал радиограмму и сразу получил приглашение. В апреле 1971 года я уже был в Клайпеде.

Я сразу влюбился в этот по-европейски уютный и чистенький город, в литовское взморье с его прекрасными дюнами и соснами. В пароходстве меня тоже встретили хорошо, предоставили квартиру и отправили в Финляндию на приемку нового судна «Капсукас». Не скрою: кое-кого это задело, мол, приехал какой-то франт (я всегда любил хорошо одеваться и жить с семьей на широкую ногу – при советской власти копить деньги было неразумно) и сразу получил новое судно.

На «Капсукасе» у меня подобралась замечательная команда. Жили как одна семья, в свободное время занимались спортом – я пристрастил моряков к волейболу, бадминтону, теннису. В экипаже никто не выпивал, показатели самые высокие. Но идиллия закончилась, когда из-за нехватки механиков нам прислали специалистов из Одессы. Начались стычки в экипаже. Однажды в кают-компании сцепились одессит стармех и наш электромеханик. Нашему особо ретивому я велел уйти. Он обозлился, написал на меня донос в партком, а его дружок радист – в КГБ.

Парткомиссия обсуждала мое дело дважды, но подтверждения моей антисоветской деятельности по всем 12 пунктам не нашла. Однако это был 1974 год, и партком решил на всякий случай снять меня с судна. Я передал «Капсукас» своему ученику Антанасу Аниленису, впоследствии ставшему президентом LISCO. Интересно, что мой первый помощник Борейка, ненавидевший инакомыслие, кричал на парткоме, мол, если бы все были такие, как капитан Пайвин, мы бы давно построили коммунизм. Но даже его заступничество не помогло. А этим двум стукачам пришлось уйти с флота – их не принимал ни один экипаж.

Мне нашли на берегу должность морского инспектора. Инспектировал суда, расследовал аварийные случаи, вел некоторое время претензионные дела, проверял знания штурманов при повышении в должности. В море удавалось выходить только в качестве дежурного капитана, когда меня направляли на подмену в случае необходимости. Так я поработал на всех типах судов пароходства. Для капитанов написал брошюру по оформлению аварийных случаев за границей, проводил капитанские четверги, на которых мы разбирали аварийные ситуации. Все  это по своей инициативе, потому что лучше предупредить и научить, чем потом расследовать. Терпеть не могу сидеть без дела. Даже ремонтные ведомости и другую техдокументацию переводил с английского для техслужбы, когда выдавалось свободное время.

Не хочу называть фамилию того человека, тем более что нет у меня на него зла, да и его самого уже нет, но в 1984 году он добился, чтобы меня лишили допуска к секретным документам, и в море капитаном я выходить уже не мог, а спустя два года пришлось уйти на пять лет в АСПТР (аварийно-спасательная служба). Вернулся в 1991 году и до 2000-го работал капитаном-наставником. Это были мои лучшие годы в Литовском морском пароходстве – я чувствовал себя востребованным и избавился наконец от «недреманного ока», наблюдавшего за мной всю мою флотскую жизнь.

– Вы не меняетесь с годами – не скажешь, что вам скоро 90. Это, наверное, не только гены. В чем секрет вашей молодости?

– Сохранять свое достоинство и честь при любых обстоятельствах. Никому не завидовать, не мстить. Я никогда ни на кого не повышал голос, но и на себя кричать никому не позволял. У меня замечательная жена, хорошие дети и внуки. Еще в юности, читая Шопенгауэра, Канта, Эпикура, изучая идеи христианства, буддизма, других религиозных течений, выработал для себя жизненные принципы, которым и следую всю жизнь. И хотя я атеист по убеждениям, живу по Декалогу 10 заповедей Моисея. Точнее, второй его скрижали. И еще — разумная достаточность во всем, ни дня без труда и познания нового, без спорта. В душе я эпикуреец – наслаждаюсь каждым прожитым мгновением.

Елена ЛИСТОПАД