Продолжение. Нач. в № 44. )
Хулиган в погонах
Вскоре после возвращения из Австрии 53-й стрелковая Ново-Украинская краснознаменная ордена Суворова дивизия расквартировалась в различных районах Одесской области. Там и произошел такой инцидент. Воспользовавшись тем, что на территории Одесской области у каждого жителя большое количество виноградного вина, в подвалах полные бочки белого и красного портвейна, младший лейтенант (фамилию его я не помню, но помню, что он родом с Украины) напился до такой степени, что не понимал, где он находится и что делает.
В городском поселке Вулканешты, что недалеко от города Кагул, лейтенент выстрелом из пистолета застрелил буйвола. Жители поселка попрятались, но успели сообщить о ЧП в райцентр. На место происшествия из Кугула прибыли сотрудники милиции, которые и сообщили об этом хулиганском поступке младшего лейтенанта в военную прокуратуру дивизии.
Поскольку в дивизии по штату был лишь один следователь, то прокурором дивизии майором юстиции Сергеем Занчевским следствие было поручено мне. Я немедленно выехал в Вулканешты, допросил там хозяев застреленного буйвола, свидетелей. Офицер уже к тому времени был задержан сотрудниками милиции. Но допросить младшего лейтенанта не было возможности, поскольку он был настолько пьян, что объяснить ничего не мог, и вообще не мог связать два слова.
На машине мы привезли пьяного в Кагул, а когда он проспался, я ему предъявил обвинение в злостном хулиганстве и дело направил в суд. К этому времени командир дивизии генерал-майор Д. Василевский распорядился из средств дивизии выплатить потерпевшим стоимость убитого буйвола. Младшего лейтенанта с учетом того, что он участвовал в боевых действиях, военный трибунал осудил к условной мере наказания.
«Смерть Сталину, слава Трумэну»
В первых числах ноября 1952 года в мою бытность помощником военного прокурора 11-й гвардейской армии в здании прокуратуры накануне праздника 7 ноября проводил генеральную уборку помещения прокуратуры.
В то время было заведено, что сотрудники правоохранительных органов, в том числе и военнослужащие, работали до поздней ночи.
Военная прокуратура армии состояла из военного прокурора, его заместителя и помощника и двух старших следователей. Кто-то ушел чуть раньше, кто-то уходил, а я и секретарь прокуратуры старшина Мимеев оставались на работе. Мимеев заканчивал уборку помещения. И вдруг он вскакивает в мой кабинет и не своим голосом говорит: в прокуратуре страшное чрезвычайное происшествие.
Я не понял, стал расспрашивать, в чем дело, но старшина минуты три не мог сказать ни слова. Затем предложил мне пройти в приемную военного прокурора армии полковника юстиции Голованова.
Я немедленно пошел с ним в приемную. Мимеев приподнял край политической карты мира, висевшей во всю стену. На обратной стороне карты большими печатными буквами было написано, вернее, нарисовано: «Смерть Сталину, слава Трумэну».
Я тоже растерялся, не знал, что делать и как поступить. Мимеев предложил уничтожить карту. Но хоть мы и дружили, я знал, что старшина давно завербован органами контрразведки Смерш. Согласиться уничтожить карту – это как приговор себе подписать. Такой лозунг как «Смерть Сталину, слава Трумэну» квалифицировался как террористический акт против вождя всех народов и единственным наказанием был расстрел.
Позвонил на квартиру прокурору Голованову, который, как правило, был в это время уже подшофе после употребления спиртного, и попросил его приехать в прокуратуру. Мол, по телефону сказать ничего не могу.
Кажется, как-то я уже рассказывал, что Голованова в армии не любили. Он был груб, заносчив, хамовит. А главное, лично знаком с небезызвестным Вышинским, чем гордился и что подчеркивал при каждом удобном случае.
Примерно через час Голованов прибыл в прокуратуру. Я показал ему карту. Увидев нарисованное, он стал кричать, что в прокуратуре враги народа и прочее. Недолго думая, снимает трубку и звонит на квартиру военного прокурора Прибалтийского округа генерала Рябцева. Помню, что Голованов приказал мне и Мимееву оставить кабинет. Что он говорил военному прокурору округа, мы не слышали. Затем как угорелый бегал по кабинетам и кричал, что всех надо разогнать, что в прокуратуре террористы и враги народа.
Стало ясно, что дело набирает обороты и будут неприятности.
На следующий день рано утром на самолете в Калининград прилетели военный прокурор округа, начальник особого отдела, заместитель начальника политуправления округа и криминалист. Поскольку первыми, кто увидел плакат, были мы с Мимеевым, то нас и стали расспрашивать. Я лично сказал, что впервые вижу это и абсолютно ничего не знаю. К вечеру на следующий день Мимеев мне на ухо нашептал, что в основном смотрят мою писанину — тогда все документы, протоколы допросов писались рукой и чернилами.
Всем было ясно, что текст написан был давно. Но оставить этот вопрос так не могли. И надо было правдами и неправдами кого-то за это ЧП расстрелять. Мне было совершенно ясно, что вину возложат только на меня. А тогда у меня с женой на руках был родившийся сын Виталий. Поскольку жена грудью кормила ребенка, я ей ничего сказать не мог, ожидал, что не сегодня-завтра меня арестуют. Потерял аппетит, сон, весь обмяк. Жена спрашивала, что со мной, что случилось. Я ей говорил, что чувствую недомогание, но о сути дела не сказал.
И это следствие продолжалось до тех пор, пока не умер Сталин. А после того, как он умер, всякая проверка по этому происшествию прекратилась. Но случай засел в памяти на всю жизнь, и вот что я о нем думаю.
В то время прокуратура в ночное время охранялась часовыми. Солдаты и сержанты были из разных республик СССР, в том числе и лица немецкой национальности из Закарпатья. Поэтому эти слова о Сталине и Трумэне мог написать кто угодно. Обидно и ужасно, что только меня подозревали в совершении такого гнусного преступления, хотя я ничего подобного не делал и не собирался делать. Кроме того, я как юрист отдавал себе отчет, к чему может привести такая надпись. Более того, в то время я любил и уважал Сталина до того, пока не узнал после XX съезда КПСС о его репрессиях.
Вот такую осень 1952 и зиму 1953 годов мне пришлось пережить из-за какого-то придурка — врагу не пожелаю.
1952 — 1953 годы
Это было в 1952 или даже в 1953 году. Я по долгу службы выехал в Шилале. Там я работал в течение двух дней, а затем должен был вернуться в Вильнюс. А тут оказия подвернулась: стало известно, что рано утром в Клайпеду на совещание поедут первый секретарь райкома партии и председатель райисполкома. Я связался с ними и договорился, что они подвезут меня в портовый город, где мне тоже предстояла работа.
Отъезд был назначен от здания райисполкома в 4.30 утра. Поехали. За нами шла еще и «полуторка», в которой ехали служащие района в Клайпеду по своим делам.
Время было темное. Проехав от Шилале примерно 20 километров, автомобиль вдруг свалился в русло речушки. Все пассажиры получили царапины, но серьезных повреждений, к счастью, ни у кого не было.
Оказалось, что местные партизаны, если можно их так назвать, ночью разобрали бревенчатый мостик, и мы угодили в эту ловушку. Однако следует отметить, что по нам никто не стрелял, хотя где-то далеко в лесу были слышны несколько глухих выстрелов. Это странно, потому что наша группа из партийно-советских активистов представляла прекрасную и беззащитную мишень.
Автомобиль наш был безнадежно поврежден. Из картера двигателя вытекло масло, мотор деформирован. Пришлось несколько часов «куковать» на берегу безымянной речки, пока из Шилале нам на выручку не пришла еще одна машина. На ней мы и продолжили путь в Клайпеду. К счастью, он закончился без приключений.
Но когда сегодня я слышу рассказы о каких-то там подвигах литовских партизан в 1944-1953 годах, всегда на ум приходит этот далекий эпизод. Если рассматривать разобранный мост, как факт сопротивления литовского подполья – то сопротивление вроде бы имело место. Но одно дело мост растащить по бревнышку, и другое – реально уничтожить «оккупантов» вместе с пособниками. Как видим, для реального военного сопротивления у партизан кишка оказалась тонка.
Александр АСОВСКИЙ. Фото из архива редакции.