Международный медиаклуб «Формат А-3» провел онлайн-встречу с одним из самых титулованных российских писателей Леонидом Юзефовичем, дважды лауреатом премии «Национальный бестселлер» и трижды лауреатом премии «Большая книга». Третью «Большую книгу» он получил в декабре прошлого года за роман «Филэллин».
– Роман рассказывает об отношении в России к освободительной борьбе греков в начале XIX века, к той самой, где умер Байрон. Это малоизвестная страница мировой и русской истории, тем не менее в России было очень много людей, для которых греческая война за независимость была очень важна. Среди них были декабристы, Пушкин, но этих людей у меня в романе нет, у меня главный герой — простой русский офицер, который мечтает попасть в Грецию и в конце концов оказывается там.
– Роман «Филэллин» начинается как интеллектуальная игра, изящная стилизация русской жизни и духа времени начала XIX века, а превращается в философское размышление о войне. Почему вы выбрали именно войну греков за независимость от Османской империи, о которой русский читатель, по большому счету, мало что знает?
– Мне кажется, что последние слова и отвечают на этот вопрос. О войне греков за независимость в России сейчас почти ничего не известно. Нет монографий на русском языке, все, что я лично знаю о ней, я читал по-английски или мне переводили с греческого языка. И во мне силен такой вот просветительский порыв, мне хочется всегда сказать какие-то важные для меня и моих современников вещи, но сказать это на материале, который не широко известен. Мы ведь все филэллины в какой-то степени. Потому что нет такой страны, кроме нашей собственной, чью историю, мифологию и древнюю литературу мы бы знали лучше. Мы все связаны с греками, мы все оттуда родом. А к России это имеет отношение еще и потому, что наследница Древней Греции – это Византия. Русская культура связана с Византией, и христианство пришло в Россию из Византии, поэтому наши связи достаточно тесные.
– Вы писали роман так долго, что за это время политическая повестка менялась несколько раз. Кто-то усмотрел в нем современные параллели.
– Мы не можем не думать о том, что вокруг нас происходит. Но история – это ведь как Библия, в ней всегда можно найти подходящую цитату на любой случай. Поэтому если ты начинаешь писать исторический роман или вообще занимаешься историей, то обязательно что-то в твоем тексте будет говорить о современности. Потому что нет современности без прошлого. Я всегда привожу два таких примера. Вот река течет, она размывает глину, какие-то береговые породы и несет все в себе, и на протяжении всего своего потока в ней есть и ее собственное прошлое. Точно так же и годовые кольца в дереве. Мы не можем их разделить без того, чтобы не погибло дерево.
– Филэллины в вашем романе – люди особой степени страсти и жертвенности. Можно ли в современном мире найти аналог?
– На человека в истории есть два взгляда. С одной стороны, мы говорим, что человек как физиологическое, как биологическое существо –не меняется. Да, мы остаемся такими же, как были 2000 лет назад, во времена Перикла. С другой стороны, история не занимается голым человеком, у человека всегда есть одежда. Одежда – это не только костюм, физическое наше платье, которое меняется с течением столетий и даже десятилетий, а это еще наши идеи, наши нормы поведения, которым мы подчиняемся, наши представления о добре и зле, о том, что хорошо, что плохо, что допустимо, что нет. Вот эти представления меняются достаточно быстро.
И история, и литература занимаются человеком в одежде из этих его исторических представлений. Поэтому, конечно, между «одетым» человеком начала XIX века и человеком нашего времени есть различия. Говорить о них можно очень долго. Но есть и что-то такое в культуре, что сохраняется достаточно хорошо. Культура вообще консервирует некоторые наши нормы поведения, некоторые наши представления. Поэтому наверняка есть такие параллели.
– Вопрос к вам как к историку и поэту: сегодняшнее время более всего рифмуется с каким периодом из прошлого?
– Знаете, любой период всегда рифмуется с любым другим периодом, потому что рифмуем мы не прошлое, а наше представление о нем. Поэтому в любом периоде мировой истории мы можем найти что-то похожее на наш сегодняшний день.
И должен сказать, что историки, а я вырос среди историков, не всегда читали современную литературу, но поэзию они все знают хорошо. Во всяком случае, историки моего поколения лучше знали поэзию, чем прозу.
– Тема одной из ваших книг – «Путь посла» – дипломатический этикет далеких веков. Не кажется ли вам, что сегодня эта дипломатия зачастую лишена этикета, а похожа на боевые единоборства. Как вы это прокомментируете?
– Мне кажется, что сейчас идет архаизация общества. В значительной степени мы возвращаемся к нормам жизни, которые были характерны для Европы (и России в том числе) до XVIII – XIX веков. Средневековая дипломатия была достаточно грубой. Там послов могли посадить в тюрьму, могли похитить, могли унизить всячески, чего там только не было. Поэтому идеализировать XVI-XVII века просто смешно. Потом, конечно, к концу XVIII века дипломатия в Европе приобретает вегетарианские черты.
Сейчас наша дипломатия не доходит до того, чтобы дипломатов убивали. Бывает, конечно. Вот в Турции убили русского посла, но это же не государственный заказ, это просто какой-то террорист, а так чтобы государство и правитель брали на себя ответственность за насилие над дипломатами, такого больше нет. А все, что касается методов собственной дипломатии, тут я тоже не могу провести сравнения. Я не думаю, что это возвращение к прежнему.
Что касается моей книги, она не о дипломатии, она о дипломатическом этикете, о формах поведения дипломатов. Я не касаюсь сути дипломатических проблем, я говорю только о том, как вели и как чувствовали себя сами дипломаты.
– Вы как-то сказали, что ощущаете в себе очень четко некоторые элементы православной культуры, поскольку выросли на Урале в русской среде. Какие это элементы и представления, которые вам близки?
– Это я повторил фразу замечательного писателя Алексея Иванова, моего земляка, мы оба из Перми. Я как-то ему помогал вначале, когда он был еще молодым. Я услышал эту фразу на одном из его выступлений и как-то мгновенно согласился, потому что религиозны мы или нет, воцерковлены или нет, но какие-то элементы той культуры, которую мы воспринимаем как православную, во всех нас есть.
Есть специфическое отношение к богатству, есть недоверие к богатству. Это, в общем, черта православной культуры. Есть специфическое отношение к роли государства, идущее еще из Византии. Что такое правитель, государь, государство. Я думаю, что западным людям и людям, выросшим в лоне католицизма или протестантизма, это в меньшей степени свойственно. А ведь в Византии император сидел на двойном троне, поскольку считалось, что на второй половине трона незримо сидит Иисус Христос. Причем по религиозным праздникам император сидел с левой стороны трона, в обычные дни — с правой стороны, там менялось положение. Вот это отношение к государству (как бы мы к нему ни относились) – все равно в нас какое-то не такое, как у всех.
– Во всех ваших книгах есть герои и сюжеты, связанные с Пермью. Вы следите за тем, что происходит с вашим родным городом? Как вам сейчас российская провинция?
– Мне кажется, что наши провинциальные города пережили очень большой расцвет в нулевых. То есть в начале 90-х они представляли ужасную разруху, я помню, как я в 94-м приехал в Воронеж, вышел на привокзальную площадь и чувствую, что-то не так, а потом смотрю, что сквозь щели между каменными плитами проросла трава в половину человеческого роста. Это было такое совершенно фантасмагорическое видение из каких-то книг о будущем о покинутых городах, разоренных. Конечно, это было не так, но эта трава…
А какой был Петербург? Помню, как после большого перерыва в 2001-м приехал в Петербург – разбитый асфальт, какой-то ужас. И вот я живу в Петербурге уже 15 лет и вижу, как он с каждым годом становится все лучше. И это касается и провинции.
И российская провинция, и мой родной город Пермь пережили подъем. Я понимаю, за счет чего: закрываются заводы, люди теряют уверенность, но тем не менее внешне это огромная разница с советским временем. За одно это нашу сегодняшнюю власть вполне признаю. За то, что изменились очень сильно к лучшему русские провинциальные города. За то, что стало меньше пьянства. Вообще Россия изменилась! И изменилась в лучшую сторону.
– Ваша цитата: «Мне далеко не все нравится, что происходит в нашей стране, и тем не менее мое чувство патриотизма как-то обострилось, я скорее стал большим патриотом, чем был раньше». C чем это связано?
– Я, может, неудачно выразился, но в этой напряженной обстановке я стал чувствовать больший интерес к своей стране, потому что мы с ней связаны. Вот эта пандемия… Мы вдруг почувствовали, что очень сильно связаны со своей страной. Я не знаю, кто там прав, кто виноват, я стараюсь об этом не думать, но я чувствую какое-то одиночество России в мире, чувствую какие-то ее несчастья, чувствую массу нерешаемых проблем, которые существуют в России, и все это вызывает какие-то болезненные и в то же время такие чувства родства. У кого-то это вызывает чувство отчуждения, но в моем возрасте, когда я прожил здесь всю жизнь, меня Россия не обижала, и я ей за это благодарен, отсюда и чувство родства с этой страной – такого живого, кровного, теплого, болезненного… Слово патриотизм – это, наверное, чрезмерно пафосно. Я бы назвал это родством.
– В последнее время появилась тенденция навязывания чувства стыда за прошлое. Стоит ли стыдиться своей истории?
– Стыд – это вообще не то чувство, которое мы должны испытывать. Пусть каждый стыдиться за свою собственную жизнь. Да, в жизни каждого из нас есть события, которых можно стыдиться. Стыдиться за прошлое страны… А почему тогда не стыдиться за прошлое всего человечества? Почему не стыдиться за прошлое других стран? Я считаю, что это непродуктивно. Потому что стыд – это эмоция, которая человека угнетает, принижает… Вот думать о прошлом и думать по-разному – это необходимо.
– Ваш барон Унгерн в «Зимней дороге» размышляет о вырождении Запада. Сегодня, спустя 100 лет, на ваш взгляд, действительно западная цивилизации сдает позиции?
– Какие-то политические сдает, а в культуре… Мне кажется, что это общий процесс, потому что то же самое можно сказать и про русскую культуру, и про французскую. Если мы сравним с теми высочайшими взлетами, которые были 50 лет назад, то мы увидим, что мы все что-то утратили, но, наверное, что-то и приобрели. Но трудно сказать, я не готов говорить про вырождение Запада, мне все это кажется очень грубыми категориями.
– Способна сегодня литература влиять на формирование ценностей и нравственных основ у молодежи? Интересен ли лично вам молодой читатель?
– У меня много молодых читателей, потому что меня читают не только ради литературы, но и ради той информации, которую я приношу. История же всегда интересует людей. И молодых людей история продолжает интересовать. Я помню, что в советское время (а я учитель истории по жизни) учитель истории был какой-то не такой. Историю дети не любили. А литература была очень важным предметом. Теперь наоборот. Теперь история – это очень важный предмет в школе, а что до литературы – надо объяснять, зачем это нужно.
– Сейчас принято сетовать на упадок литературы. Ваше мнение о современном литературном процессе в России в русле национальных премий.
– Я все-таки стал мало читать современной литературы. В моем возрасте это нормально. Но я много читаю русской классики, которую много лет не читал, а теперь все подряд – Чехова, Тургенева, Толстого. И я убедился, что русская классика XIX века – это действительно совершенно удивительно. Вот как есть итальянская живопись XVI-XIX веков, и есть вся остальная живопись. И тот же случай с русской классической литературой.
Я в юности любил Бабеля, Булгакова – все это с меня осыпалось, потому что если читать Чехова и Толстого, то ты видишь вообще, что такое литература в своих высочайших образцах. А все остальное это уже… Поэтому я могу сейчас говорить только про Тургенева, Чехова и Толстого. Даже внутри русской классики меняются приоритеты. В юности я обожал Достоевского и Гоголя и по-прежнему к ним отношусь с обожанием, они гении, но тем не менее на первый план выходят Толстой и Чехов. Два года я их читаю и не могу начитаться. И всем рекомендую. А про современную литературу я ничего не могу сказать.
Подготовила Надежда ГРИХАЧЕВА
Досье
Родился в 1947 году в Москве, детство и юность прожил в Перми. Писатель, историк, сценарист, поэт, автор документальных романов-биографий — «Самодержец пустыни», «Зимняя дорога», авантюрного романа о девяностых «Журавли и карлики», романа-воспоминания «Казароза» и сборника рассказов «Маяк на Хийумаа». Литературный дебют состоялся в 1977 году с повестью «Обручение с вольностью». Известность пришла в 2001 году после издания цикла исторических детективов о сыщике Иване Путилине. Многие работы писателя были экранизированы: сериал «Казароза», сериал «Сыщик Путилин», «Контрибуция».